В.И. Тюпа
Три стратегии нарративного дискурса
В основе всякого высказывания обнаруживается та или иная
коммуникативная стратегия. Что касается нарративных
(сюжетно-повествовательных) дискурсов, то здесь со всей
определенностью могут быть выявлены три такие стратегии. Наиболее
репрезентативными для них представляются такие общеизвестные
"речевые жанры" (Бахтин), как сказание, притча и анекдот.
Риторика сказания (предания, легенды), риторика притчи
(параболы) и риторика анекдота - при всей общности их нарративных
структур - весьма разнородны. И прежде всего они разнятся
коммуникативными компетенциями субъектов дискурсии и ее адресатов,
а также бытийными компетенциями своих объектов (персонажей).
Сообщаемое в нарративном дискурсе может иметь троякий
коммуникативный статус: знания, убеждения или мнения.
В коммуникативной ситуации сказания субъект дискурсии обладает
достоверным, но не верифицируемым знанием (верификация
такого знания означала бы перевод его в иной коммуникативный
статус - вненарративной научной истины). Компетенция
рассказывающего анекдот - недостоверное знание, что по своему
коммуникативному статусу тождественно мнению (отсюда столь
существенная зависимость анекдота не от содержания, а от
мастерства рассказчика). В ситуации произнесения притчи
коммуникативная компетенция говорящего состоит в наличии у него
убеждения, организующего дискурс такого рода.
Всякое высказывание характеризуется конститутивно присущей ему
адресованностью - отводимой воспринимающему сознанию той или иной
позицией соучастника данного коммуникативного события, той или
иной рецептивной компетенцией. Фактический слушатель (читатель)
может и не занять уготованной ему позиции, но в таком случае его
вступление в коммуникацию не будет адекватным этому дискурсу. В
частности, сказание постулирует адресата, наделенного
репродуктивной компетенцией. Это предполагает а) позицию
приобщения к сообщенному знанию как к достоверному и б) установку
на хранение и передачу этого знания аналогичному адресату.
Необходимая коммуникативная характеристика того, кому
рассказывается анекдот, представляет собой рекреативную
компетенцию, предполагающую, в частности, наличие так называемого
"чувства юмора". Современный сугубо смеховой жанр городского
фольклора являет собой лишь одну из модификаций анекдотического
дискурса, сыгравшего существеннейшую роль в становлении
"романоцентризма" художественной словесности Нового времени, а
впоследствии претерпевшего обратное влияние со стороны литературы.
Анекдот в исконном значении этого слова не обязательно сообщает
нечто смешное, но обязательно - курьезное: любопытное,
занимательное, неожиданное, уникальное. Анекдот должен не
у-влекать слушателей, приобщая их к авторитарному знанию,
но раз-влекать их, предлагая адресату позицию внутренне
свободного, игрового, по-бахтински карнавального
("серьезно-смехового") отношения к сообщаемому. Не только
вымышленные, но и невымышленные анекдотические истории не
претендуют на статус достоверного знания. Даже будучи порой
фактически точными, они бытуют как слухи или сплетни, то есть
принадлежат самой ситуации рассказывания, а не ценностно
дистанциированной (в сказании) повествуемой ситуации. Анекдот как
бы не рассчитан на репродуцирование: повторное выслушивание одного
и того же анекдота обычно неприемлемо ни для рассказчика, ни для
слушателей. Сообщенный же в иной ситуации, иным рассказчиком, с
иными подробностями и интонациями, он оказывается уже в сущности
иным, новым коммуникативным событием.
Коммуникативная компетенция адресата притчи в этом ряду может
быть определена как регулятивная. Отношение слушателя к
содержанию притчи не предполагается ни столь свободным, как к
содержанию анекдота, ни столь пассивным, как к содержанию
сказания. Не удовлетворяясь репродуктивным восприятием, притчевая
дискурсия требует а) истолкования, активизирующего рецептивную
позицию адресата, и б) извлечения адресатом некоего урока из
сюжета притчи - лично для себя. Если первое может быть проделано и
рассказывающим, то регулятивное приложение запечатленного в притче
универсального опыта к индивидуальной жизненной практике может
быть осуществлено только самим слушающим. Обязательная для притчи
доля иносказательности является своего рода механизмом активизации
воспринимающего сознания. Однако внутренняя активность адресата
при этом остается авторитарной, притча не предполагает внутренне
свободного, игрового, переиначивающего отношения к сообщаемому.
Что касается бытийной компетенции персонажа того или иного
нарративного высказывания, то она определяется картиной мира,
моделируемой текстами соответствующего речевого жанра.
Сказание моделирует ролевую картину мира. Это
непреложный и неоспоримый миропорядок, где всякому, чья жизнь
достойна сказания, отведена определенная роль: судьба (или
долг). Жанр сказания исторически восходит к тому состоянию
общественных отношений, какое Гегель именовал "веком героев".
Бытийная компетенция героя здесь сводится к реализации
предназначения, когда персонажи "не выбирают, а по своей
природе суть то, что они хотят и свершают" (Гегель).
Картина мира, моделируемая притчей, напротив, предполагает как
раз ответственность выбора в качестве бытийной компетенции
персонажа. Это императивная картина мира, где персонажем
осуществляется (или преступается) не предначертанность судьбы, а
некий нравственный закон, собственно и составляющий
морализаторскую "премудрость" назидания. Притча повествует не об
однократных событиях общеисторической (сказание) или частной
(анекдот) жизни, но о том, что - по убеждению соучастников
притчевого дискурса - "существовало и будет существовать всегда,
что неизменно или что случается постоянно" (Д.С. Лихачев). Здесь
действующие лица, по мысли С.С. Аверинцева, предстают перед нами
не как "объекты" эстетического "наблюдения" (именно таковы герои
сказания или анекдота), "но как субъекты этического выбора". Все
их поступки в притче есть реализация такого выбора (не всегда
эксплицированного в тексте, но всегда имплицитно присутствующего в
поведении персонажа).
Дискурсивная стратегия анекдота полярно противостоит стратегии
сказания и одновременно принципиально разнится от притчи.
Анекдотическим повествованием творится окказиональная
картина мира, которая своей карнавальностью отвергает, извращает,
осмеивает всякую ритуальность человеческих отношений. Анекдот не
признает никакого миропорядка, жизнь глазами анекдота - это игра
случая, стечение обстоятельств, столкновение личных
самоопределений. Бытийная компетенция анекдотического персонажа -
это самореализация частной личности, ее инициатива
(остроумно удачная или, напротив, дурацкая, или попросту
чудаковатая, нередко кощунственная).
Соединение перечисленных компетенций в один, второй или третий
жанровый "пучок" требует особого речевого поведения, инициирующего
коммуникативное событие. Это и позволяет говорить о трех разных
риториках рассматриваемых нами типов высказывания. Во всех трех
случаях это будет риторика нарративного текста, однако, элиминируя
из него собственно нарративную структуру, мы получаем некие
риторические пределы данного дискурса.
Риторика сказания - это риторика ролевого, обезличенного,
словарного слова. Говорящий здесь - только исполнитель
передаваемого текста. Да и персонажи сказания "не от своея воля
рекоша, но от Божья повеленья" (о хазарах из Повести временных
лет). Сказание в известном смысле "домонологично", оно объединяет
говорящих и слушающих общим знанием, поэтому слово такого
высказывания - своего рода хоровое слово, тогда как
рассказчик анекдота или притчи явственно солирует. Риторический
предел сказания - героическая апофегма, до которой сказание
(в принципе) может быть минимизировано (ср. общеизвестные:
"Пришел, увидел, победил" или "А все-таки она вертится").
Противоположный предел - язык научного описания исторических
фактов.
Риторика притчи - авторитарная риторика императивного,
учительного, монологизированного слова. Притча разъединяет
участников коммуникативного события на поучающего и поучаемого.
Это разделение иерархично, оно не предполагает хоровой (сказание)
или диалогической (анекдот) равнодостойности сознаний,
встречающихся в дискурсе. Речевой акт притчевого типа есть монолог
в чистом виде, императивно направленный от одного сознания к
другому. Риторическими пределами притчи выступают: с одной стороны
- проповедь, где притча нередко встречается в качестве
нарративного вкрапления, с другой - паремия, до которой
притча редуцируется в случае устранения нарративности.
Риторика анекдота - курьезная риторика окказионального,
ситуативного, диалогизированного слова. Диалог персонажей,
как правило, является сюжетообразующим в анекдоте. При этом и сам
текст анекдота в немалой степени зависим от диалогической ситуации
рассказывания, поскольку оно существенным образом ориентировано на
непосредственную ответную реакцию. Поэтому анекдот невозможно
рассказывать себе самому, тогда как притчу - в принципе - можно,
припоминая и примеряя ее содержание к собственной ситуации
жизненного выбора. Риторический предел, до которого анекдот легко
может быть редуцирован, - комическая апофегма, то есть
острота (или острота наизнанку: глупость, неуместность,
ошибка, оговорка). Здесь слово деритуализовано, инициативно,
личностно окрашено, поэтому противоположным полюсом
анекдотического дискурса выступает исповедальное слово
(исповедь далека от дискурсивных стратегий сказания или притчи,
это "саморазоблачение" есть до известной степени "анекдот" о себе
самом).
Бегло очерченные нами сущностные характеристики трех
дискурсивных стратегий присущи не только рассмотренным моделям
устного общения. Они обрели свою реализацию и в гораздо более
сложных культурных формах дискурсии, в частности, в разнообразных
жанрах художественного письма.
Содержание
номера
Виртуальная
кафедра
